40 лет назад появилась молодая, никому тогда не известная группа The Kids.
Мало кто мог предположить, что чуть позже именно она станет легендарной “Машиной времени”.
По случаю юбилея запуска “Машины” “МК” решил побеседовать за жизнь с одним из ее рулевых — Евгением Маргулисом. Как выяснилось, музыкант, всю жизнь игравший в культовых коллективах, считает себя одиночкой. А еще он не любит читать прессу, смотреть ТВ и слушать радио.
— Видимо, сейчас вы будете заниматься одним из самых нелюбимых дел в своей жизни — давать интервью?
— Ха-ха-ха! Да! Это действительно так. Если есть возможность не общаться, подставить кого-нибудь вместо себя, например Макара, Кутикова, Державина, я всегда уступаю эту пальму первенства. А сам сваливаю.
— Почему?
— А потому что я знаю все вопросы. Беда в том, что журналист приходит неподготовленный. В принципе его совершенно не интересует, чем ты занимаешься. Его интересует: есть ли грязное белье, с кем ты спишь, что ешь?..
— Тогда вопрос о творчестве. Вы не каждый год балуете поклонников сольными пластинками, но в этом году сподвиглись. На альбоме звучат только новые песни или будут знакомые уже композиции, исполненные вами в группах “Машина времени”, “Воскресение”, “Наутилус”?
— Будет одна песенка, которая была на последнем “воскресенческом” альбоме, и две “машининские”. Я их написал с Макаром. Остальное — все новое.
— Саунд альбома чем-то отличается от предыдущего?
— Я сделал запись с “Кримлин оркестра”. Мне стало интересно посмотреть на свое звучание в хороших оркестровках.
— Почему, на ваш взгляд, в какой-то момент многие музыканты стараются записаться с оркестром?
— Да потому что электрогитары надоели до безумия. Один грохот и рев, за которым скрываются все нюансы твоих музыкальных творений. Я всегда говорил, что песня только тогда хорошая, когда ее можно сыграть на акустической гитаре в подъезде. Не можешь сыграть — значит песня плохая.
— Вы как-то сказали, что у вас два дня рождения — как музыканта и как человека. И что справляете вы их в один день. Как так получилось?
— Да нет, просто я родился по-настоящему 25-го в 0.52, а в паспорте дату рождения записали 24-го. Бог с этим, не важно. А как музыкант я родился только лет десять назад. Когда начал понимать, что я делаю, чего хочу, что получается, а что нет. Некоторые к 40 годам созревают, и им становится многое неинтересно, а вот мне интересно экспериментировать. Заниматься тем, чего я никогда в жизни не делал. Например, камерными оркестрами, музыкой к кино.
— Видимо, теперь и предложения стали поступать?
— Конечно. Мне вот сейчас интересно написать музыку к спектаклю. Мне хочется поработать музыкантом в глобальном плане.
— А говорят, было время, когда вы хотели оставить профессию. Что вас приглашали к себе Гребенщиков, Пугачева, а вы отказывались…
— Это было очень давно, и время было дурацкое. Тогда группу “Аракс”, в которой я играл, запретили приказом министерства культуры. Нам было запрещено появляться на советской эстраде. Да и фамилия Маргулис сыграла свою роль. Так что 82-й год тогда у меня был достаточно тяжелый. Устроиться никуда не мог. Те люди, которые сначала меня зазывали, начали отказывать. В общем, много в то время чего было “хорошего”. И слава богу, что не получилось. История соавторства, как это происходило в “Машине времени”, “Воскресении”, других коллективах, где я играл, хороша, но хочется быть начальником самому себе. Мне нравится сочинять в одиночку. С собой всегда можно договориться.
— Некоторые ваши коллеги издают автобиографические книжки. А вам поделиться своими мыслями не хочется?
— Желания нет никакого. Мне достаточно того, что я пишу свои музыкальные обзоры в один журнал. А с кем я дружил, кого видел — никому, кроме меня, наверное, неинтересно. И автобиографию я писать не хочу. Книги своих коллег, которые пишут, как прошла их жизнь в искусстве, я стараюсь не читать. Серьезно, это неинтересно.
— Если почитать некоторые воспоминания ваших товарищей, складывается впечатление, что вы всегда были большим любителем выпивки.
— Нет, нет. Я люблю погулять. Но все в рамках приличия. Люблю побалбесничать, если есть возможность ничего не делать. Это я люблю больше всего.
— А такие песни, как ваш “Блюз о вреде пьянства”, в какие моменты рождаются?
— О-о-о! Это одна из моих первых песен. Как ни странно, родилось это после того, как мы с Андрюшенькой Макаревичем в 76-м году пошли в винный магазин и увидели совершенно замечательный плакат рядом с ним. На плакате были изображены рабочий, крестьянка и интеллигент. И чья-то паскудная рука пририсовала одному бутылку водки, другому — бутылку портвейна, но красивей всех был интеллигент, потому что он был в белом халате, с массой карманов. И в эти карманы алкоголь и был расписан только так. Тогда я еще прочитал какого-то немецкого поэта века семнадцатого, который написал стишок по поводу алкоголя, где были такие слова: “Пьет народ мужской и женский, городской и деревенский, пьют глупцы и мудрецы, пьют транжиры, и скупцы, пьют скопцы и пьют гуляки, миротворцы и вояки, бедняки и богачи, пациенты и врачи”. Вот это все и послужило толчком для написания этой песни.
— Пиво, виски — это некий неотъемлемый набор рок-музыканта. Вы же говорите, что не употребляете эти продукты.
— Я не отношу себя к рок-н-роллу. Да никогда особо и не относил. Даже и к блюзу не относился бы…
— Если бы?..
— Дело в том, что я просто использую краски из этих стилей. Не более того. Евгений Маргулис любит нетрадиционный блюз. Скажем, полуторааккордный блюз я не выношу. И слушаю только людей с богатым блюзовым интеллектом, у которых больше пяти аккордов. Дома есть большая коллекция их пластинок. У меня есть Роберт Джонсон, который все это придумал, мне этого достаточно. Других мне слушать неинтересно. Когда я слышу культовую блюзовую песню Hoochie Coochie Man в семисотой интерпретации, меня выворачивает наизнанку.
— Однако вы все же катаетесь на блюзовые фестивали?
— Иногда. Я езжу на фестивали только в тех случаях, когда там выступает музыкант, которого я очень люблю. А так про блюз я знаю все.
С Маккартни так и не познакомился
— По прошествии многих лет, что вы играете в “Машине”, понимаете, что вы для нее, а что она для вас?
— Она как жена: убить нельзя, а бросить жалко! Мы уже настолько друг к дружке привонялись, что пусть это катится и катится. На стороне каждый старается сделать что-то свое, не советуясь ни с кем. Поэтому и получаются сольные проекты, чему я очень рад.
— Обычно на Западе о гитаристах культовых групп известно почти все: что кушает, как пукает… Вы же умудряетесь находиться в тени. Может быть, вы затворник?
— Нет. На самом деле это беда журналистов, которые находят себе кумира и о нем пишут. Например, Борис Гребенщиков и группа “Аквариум” или Андрей Макаревич и группа “Машина времени”. Бред сивой кобылы! Есть группа “Машина времени”! А уж дальше каждый выбирает, кто ему ближе. Я нормально существую сам по себе. Никакого затворничества нет. Я достаточно открытый человек.
— Каково ваше отношение к последней пластинке “Машины”, которая записывалась на легендарной студии Abbey Road?
— Отношение достаточно сложное.
— Получилось не так, как вы хотели?
— Да, не так, как хотели. Что-то недописали, что-то недодумали. На самом деле нужно было бросать все и заниматься написанием материала для этой пластинки. И при таких возможностях — такой студии, работе с иностранными музыкантами — можно было поставить все с ног на голову. Но, к сожалению, этого не произошло, потому что у меня достаточно консервативные коллеги.
— С Маккартни познакомились?
— Не получилось, он на тот момент разводился с Хизер Миллс. И с Ринго Старром не вышло, потому что его жена Барбара упала с лошади и сломала ногу.
— Поговорка о жене прозвучала не случайно? Вас полностью понимают в семье?
— Мне не мешают. На самом деле у меня большой плюс в том, что в творческом плане я делаю то, что хочу. Никаких табу не существует абсолютно.
— Своей жене вы посвятили композицию “Блюз для Анны”. Но почему без слов?
— Как-то хорошо сказал Маккартни: “Когда мы писали “Yesterday”, мы думали об яичнице”. И первый вариант песни назывался что-то вроде “Яичницы-болтушки”. А “Блюз для Анны”? Я просто хотел написать песенку, но в один момент понял, что неохота писать слова. Поэтому тут же было придумано это название и приглашен Бутман. Все от лени. Но Анне было приятно.
— Вы ленивый человек?
— Раньше был ленивый, сейчас нет. Времени осталось мало. Мы же стареем, а надо успеть еще много чего попробовать.
— Ваша постоянная щетина — тоже от лени?
— Да нет, просто... (Задумавшись на секунду.) Да! Оттуда! (Смеется.)
— Жена Анна по профессии психолог. Вам приходилось обращаться к ней как к профессионалу?
— Нет, Бог миловал. Все потому, что я живу с психологом Бог знает сколько времени. И не создаю опасных ситуаций.
— То есть вы неконфликтный человек?
— Нет. Мне проще вообще не ввязываться в склоку, чем объяснять, что делать этого не хочется. Что-то доказывать. Но я могу наорать — правда, только по делу.
— Чем занимается сын?
— Он закончил мехмат МГУ. Работает сейчас в банке. Но что-то у него появилось другое. То есть он математик, с прекрасным знанием двух языков — английского и французского. Он пошел не в папу: музыка, судя по всему, ему неинтересна, чувство ритма есть, но... Поначалу мне хотелось, чтобы он составил мне хорошую компанию, но потом оказалось, что это не его.
— Почему такое имя — Даня?
— Коротко от Даниила.
— Вам, наверное, привычно сокращать имена, потому что самого как только не зовут: и Жека, и Гуля…
— Гулю Макар придумал еще в 75-м году.
— Кто статуэтки слоников собирает, кто собачек, вы же — лягушек. Почему?
— Все произошло совершенно случайно. Мне было года 33, и два моих кунака — Андрюша Макаревич и Саша Кутиков, не сговариваясь, подарили мне на день рождения по лягушке. Сашка подарил деревянную лягушку размером со шкаф, которую мы долго пытались привонять к какому-нибудь месту в квартире, а Макар подарил нэцкэ XIX века. После этого меня торкнуло, начал собирать. Но привожу фигурки только из тех мест, куда сам попадаю.
— Подобные увлечения у многих перерастают в маразм, трансформируются в непонятные вещи, когда знакомые начинают дарить им плюшевые игрушки…
— Согласен, поэтому я запретил дарить мне лягушек на дни рождения. Я сказал, что принимается только антиквариат!
— И сколько теперь антиквариата?
— Нисколько, так я напугал всех сразу. А в коллекции — штук триста, наверное.
— А заняться дайвингом, горными лыжами, как делают ваши коллеги, не пробовали?
— Избави Господь! Я в этом отношении — как Черчилль, который говорил, что свежий воздух вреден для здоровья.
— То есть, когда выпадает свободная минутка, вы...
— Я могу заниматься чем угодно, лишь бы свалить куда-нибудь, на какой-нибудь концерт. Мне это значительно интереснее. Я не умею отдыхать, да и, пожалуй, не люблю. В том смысле, что я не могу лежать на пляже, мне это не нравится. Когда я приезжаю в незнакомое место, сразу смотрю афиши, кто играет. Мне интересно ходить на концерты, общаться с музыкантами…
— По прошествии лет не думали, что могло бы случиться, если бы вы все же закончили медицинский институт?
— Я эту идею отмел еще в 79-м году. Понял, что не хочу быть медицинским работником, хочу быть музыкантом. И к ней никогда в жизни больше не возвращался. Как отрезал.
